Борис нравился куче других девчонок получше – в особенности Саффи Касперсен, датчанке, которая говорила по-английски со звонким британским акцентом, выступала с небольшой ролькой в “Цирке дю Солей” и на стопятьсот процентов была самой красивой девчонкой в нашей параллели.

Саффи вместе с нами злилась в интенсиве по английскому (где, между прочим, довольно толково рассуждала про “Сердце – одинокий охотник”), и хоть и считалось, что она всех сторонится, Борис ей нравился. Заметно было. Она смеялась, когда он шутил, выделывалась, работая с ним в одной группе, и однажды я видел, как она оживленно беседовала с ним в коридоре – Борис отвечал ей так же оживленно, очень по-русски размахивая руками. Но – непонятно почему – его к ней, похоже, вообще не тянуло.

– Но почему? – спрашивал я его. – Она в нашем классе самая красивая.

Я всегда думал, что датчане – огромные и светловолосые, но Саффи была миниатюрной брюнеткой, с чем-то таким сказочным во внешности – на постановочных фото качество это только усиливалось из-за сверкающего сценического макияжа.

– Симпатичная она, да. Но не секс.

– Борис, она же чистый секс! Ты сдурел, что ли?

– Ай, она слишком много учится, – сказал Борис, шлепаясь на пол рядом со мной – в одной руке пиво, другой перехватывает у меня сигарету. – Слишком правильная. Она или зубрит все время, или репетирует. Котку, – он выдохнул облачко дыма, вернул мне сигарету, – она как мы.

Я молчал. Когда это я умудрился перейти из стана ботаников в разряд тупорылых отщепенцев вроде Котку?

Борис подтолкнул меня локтем:

– Похоже, она тебе самому нравится. Саффи.

– Не, не особо.

– Нравится. Позови ее на свидание.

– Может, как-нибудь, – сказал я, хотя знал, что мне духу не хватит.

В моей бывшей школе иностранцы и школьники, учившиеся по обмену, вежливо держались себе особняком, и потому девочка типа Саффи там была бы подоступнее, но тут, в Вегасе, она была уж слишком популярной, слишком много рядом с ней крутилось народу, да и куда бы мы пошли с ней – тоже ведь серьезная проблема. В Нью-Йорке все было бы не в пример проще: сводил бы ее на каток, позвал бы в кино или в планетарий. Но что-то я сомневался, что Саффи Касперсен станет нюхать клей, пить сныканное в бумажный пакет пиво или делать еще что-то, чем мы обычно занимались с Борисом.

Мы по-прежнему виделись с ним – хоть и не так часто. Все чаще и чаще вечера он проводил с Котку и ее матерью, в “Апартаментах К&К” – временный отельчик на самом-то деле, бывший мотель на шоссе между аэропортом и Стрипом, который прогорел еще в пятидесятых, где мужики, похожие на нелегальных иммигрантов, толпились во дворе вокруг пустого бассейна и переругивались насчет запчастей к мотоциклам. (“К&К? – спросила Хэдли. – Знаешь ведь, что это значит? “Клопы и крысы”.)

Борис, слава богу, нечасто приводил Котку ко мне домой, но даже когда ее с нами не было, он только и делал, что о ней говорил. У Котку офигенный музыкальный вкус, она ему записала диск с улетным хип-хопом, я просто обязан это послушать. Котку любит, чтоб пицца была только с зеленым перчиком и оливками. Котку очень, очень хочет синтезатор – а еще сиамского котенка или, может, хорька, только в “К&К” животных держать не разрешают.

– Ну правда, Поттер, тебе надо с ней почаще общаться, – сказал он, толкая меня плечом. – Она тебе понравится.

– Да брось ты, – ответил я, сразу вспомнив, как по-издевательски она всегда себя со мной ведет – смеется невпопад, злобненько так, и вечно командует, чтоб я ей пиво таскал из холодильника.

– Нет! Ты ей нравишься! Нравишься! В смысле она тебя считает – ну вроде как младшим братишкой. Это она так сказала.

– Да она мне в жизни и слова не сказала.

– Это потому что ты с ней не разговариваешь.

– Вы с ней трахаетесь, да?

Борис нетерпеливо фыркнул – знак того, что все идет не по его.

– Извращенец, – сказал он, отбросив волосы с глаз. – А что? Ты как думаешь? Тебе, может, еще картинку начертить?

– Нарисовать – картинку.

– А?

– Фраза: “Тебе что, картинку нарисовать?”

Борис только глаза закатил. Размахивая руками, он снова завел про то, какая Котку умница и какая “мегасообразительная”, какая она мудрая и какая жизнь у нее выдалась, и как несправедливо с моей стороны смотреть на нее свысока, даже не узнав ее поближе, но, пока я слушал его вполуха, одновременно следя за старой нуарной картиной по телевизору (“Падший ангел” с Дэной Эндрюсом), то никак не мог отделаться от мысли, что с Котку он познакомился на обществознании в классе коррекции, куда записывали не слишком одаренных (даже по меркам нашей школы) учеников, которые сами не могли ничего выучить. Бориса, которому математика давалась без особых усилий, а в языках так он и вообще был лучше всех, заставили ходить на обществознание для чайников, потому что он был иностранцем, и это школьное предписание его глубоко возмущало. (“Чтобы что? Я потом на выборах в Конгресс голосовать буду, да?”) Но Котку, которой было восемнадцать (!), которая родилась и выросла в округе Кларк (!), ее, гражданку Америки – как будто прямиком из сериала “Полиция!” – ничего не оправдывало.

Я то и дело ловил себя на таких вот желчных мыслях, которые я всеми силами старался отогнать. Да мне-то что? Ну да, Котку та еще стерва, да, она такая тупая, что не тянет обществознание вместе со всеми, да, она носит дешевые сережки-кольца из аптечного супермаркета, которые вечно за все цепляются, и да, пусть она там весит тридцать семь кило или сколько, а я все равно боялся ее до усрачки, как будто она может до смерти меня запинать своими остроносыми ботинками, если вдруг разозлится. (“Эта чикса гопануть может”, – как-то раз хвастался и сам Борис, воинственно подпрыгивая и кидая пальцы или, как он это себе представлял, рассказывая, как Котку какой-то девке с кровью пук волос выдернула. Котку еще, кстати, постоянно ввязывалась в какие-то кровавые девчачьи бои, в основном с таким же белым быдлом, как она сама, но, бывало, дралась и с настоящими бандитскими телками – черными и латиносами.) Но мне-то что до того, какую там уродку любит Борис? Мы ведь по-прежнему с ним друзья? Лучшие друзья? Почти что братья?

Опять же, не было такого слова, чтобы точно описать нас с Борисом. Пока не появилась Котку, я почти и не думал об этом. Было просто – дремотные вечера под кондиционером, ленивые, пьяные: жалюзи опущены, прячемся от жары, пустые пакетики из-под сахара, пол усыпан засохшей апельсиновой кожурой, играет Dear Prudence с “Белого альбома”, который Борис обожал, или ездит на повторе старая, унылая радиохедовская песня:

Клей, что мы нюхали, набрасывался на нас с темным, машинным ревом, будто вихревый взмах пропеллеров: включить двигатели! Мы обрушивались на кровать, в темноту, как парашютисты вываливаются спиной вперед из самолета, хотя – под таким кайфом, в такой отключке – с пакетом на лице надо было быть поосторожнее, не то очнешься и будешь отдирать засохший клей от волос и с кончика носа. Засыпали, выдохшись, спиной к спине, на грязных простынях, от которых воняло табаком и псиной, Попчик храпел вверх брюхом, из вентиляционных шахт – если как следует прислушаться – полз еле слышный шепоток. Месяцы напролет не унимался ветер, в окна летел песок, а вода в бассейне шла морщинами и казалась опасной. Крепкий чай по утрам, ворованные шоколадки, Борис хватает меня всей пятерней за волосы, пинает под ребра. Вставай, Поттер! Проснись и пой!

Я твердил себе, что не скучаю по нему, но скучал. Накуривался в одиночестве, смотрел программы для взрослых или канал “Плейбой”, читал “Гроздья гнева” и “Дом о семи фронтонах”, которые, казалось, прямо-таки сражались за место скучнейшей в мире книжки – тысячи и тысячи таких часов хватило бы, чтоб датский выучить или научиться играть на гитаре, если б желание было, – тупил на улице с поломанным скейтом, который мы с Борисом нашли в заброшенном доме на соседней улице. Ходил вместе с Хэдли на тусовки школьной спортивной команды – никакого алкоголя, родители бдят, – а по выходным таскался на вечеринки без родительского контроля, к ребятам, которых едва знал: кирпичики ксанакса, стопки ягермайстера, домой – в два часа утра на городском автобусе, я был такой упоротый, что приходилось обеими руками держаться за сиденье, чтобы не вывалиться в проход. После школы, если становилось скучно, можно было без проблем зависнуть в большой вялой тусовке укурков, которые таскались туда-сюда между “Дель Тако” и детскими игровыми автоматами на Стрипе.